Татьяна: “Очень обижаюсь на наше государство, ведь мы не вещи…”

Бывшая (до 2009 года) сотрудница Луганской горадминистрации с сыном-подростком и парализованной мамой второй год живут на территории автобусного парка в Киеве, в комнатах отдыха для шофёров. О своём бегстве с Донбасса и дальнейших мытарствах она рассказала сотрудникам проекта “Оказание медикаментозной помощи ВПЛ на территории Луганской, Донецкой, Запорожской, Днепропетровской, Харьковской областей и г. Киев”, которым, благодаря гранту от инициативы “Папа для Украины”, удалось помочь с лекарствами. Мысли и взгляды, выраженные в интервью, принадлежат респонденту и не могут быть расценены как отражающие позицию Донбасс СОС и инициативы “Папа для Украины”.

Мою маму зовут Сталина, такое имя — осколок истории. Она родилась в России, в эвакуации – дедушку с бабушкой вывезли во время войны вместе с луганским заводом им.Ленина на Алтай, в 1947-м они уже вернулись обратно в Луганск. С 2009-го года она парализованная, неговорящая, у неё был инсульт, очень серьёзная операция – трепанация черепа, двадцать пять дней кома была. Я почти шестнадцать лет проработала в горадминистрации Луганска, но пришлось уволиться, чтобы ухаживать за ней. И я её через трубочку выкормила, выходила из состояния «овоща» — теперь она уже сидит, левой рукой может сама покушать (правая сторона у неё полностью обездвижена).

Муж мой ещё до событий уехал в Киев на заработки, но тут у него обнаружили диабет, ампутировали одну ногу, а потом, по колено, другую. К нам ехать уже было нельзя, он живёт сейчас в селе под Киевом, у знакомых, и очень замкнулся. Когда мы приехали, не захотел с нами жить, сказал, что не хочет быть обузой…

Мы уехали из Луганска в августе 2014-го года, после трёх месяцев самых страшных обстрелов. Мы ещё жили в таком месте – там военный городок: областной военкомат, воинская часть, полигон… Поэтому наш район больше всех обстреливался. Слава Богу, детей я сразу отправила в Одессу, — как только у нас самолёт в аэропорту взорвали, 49 десантников погибло, и возле областной администрации погибло много людей, я сказала: выезжайте, наверное, будет война. Старший сын работал, он забрал малого (тому тогда пятнадцать было), и они там жили на пляже в гостевых домиках.

Я вспоминаю эти дни – и такое впечатление, что это было не с нами. У нас был частный дом, огород, бочка для полива – и я набирала воду из этой бочки, вытаскивала оттуда водоросли, кипятила на кирпичах, и потом мы это пили.

Папа у меня тоже был тяжело болен (онкология, сердце), и когда начались заворухи, — не 14 апреля, с официальным началом АТО, а раньше, — он запереживал, ему стало хуже и он умер; уже под обстрелами я его хоронила. Представляете, мы его хороним, а они видят, видимо, скопление людей, и начинают бомбить. Я уж думала, мы там тоже все ляжем, на кладбище. Кто бомбил? А откуда я знаю? Мы и тогда не понимали, и сейчас.

Один раз я стояла у забора, а с той стороны подъехала машина, вышли два парня в банданах. Я смотрю в щёлочку – они достают из багажника такую трубу, один кладёт себе на плечо и как дал по магазину – у меня дом угловой, а магазин дальше, там как раз люди в очереди за хлебом стояли. Пол-ореха снесло, собаку разорвало – а он говорит: «Вот блин, не попали, уходим теперь» — и кто это был?

 

Пять дней установка «Град» прямо около дома стояла, палила, весь дом ходуном ходил. Стреляли в сторону Счастья, а потом оттуда по нам стреляли. Сколько смертей я видела! У меня на глазах соседи сгорели, девочка с подружкой пошли на другой конец улицы – их миной разорвало. А в другой раз приехала ремонтная бригада водопровод чинить –  я как раз думаю: выйду, спрошу у них, когда вода будет; только пошла, а прямо в канаву, где они трубу раскопали, попала мина – только руки-ноги полетели!

Когда стреляли, я не могла маму в подвал затащить, стаскивала с кровати, клала на пол в ванной на матрасик; сама бегу в подвал, а она там плачет, и я сижу плачу, мне жалко её оставлять и страшно. Вход в подвал с улицы, надо было выходить, однажды я так целый день просидела: только соберусь выйти – опять стреляют, не могу; а она одна на полу лежала. Когда я вечером уже, часов в шесть дошла до неё, она лежит в луже до самой головы (памперсов-то не было уже давно) и губами так показывает – «пить хочу».

Меня три раза чуть не убило. Осколок в палец мне попал, другой раз всю стёклами изрезало. Я в конце-концов говорю: «Мама, если мы не уедем, меня точно убьёт тут». Ни памперсов, ни лекарств… А тут, в Киевской области, в селе друзья наши живут, они нас звали с самого начала.

Долго не могли уехать. Мне давали телефоны каких-то волонтёров, я даже не знаю, кто они, те говорили: мы вас довезём до Металлиста, а от Металлиста до Счастья придётся вам идти самой. А там очень бомбили, да и как я маму потащила бы пешком – на кровати что ли? На кресле она такой путь и без бомбёжки не вынесла бы, она в коляске, ну, полчаса может сидеть, а потом отекать начинает. А они говорят: «Если вас там не убьют, то уже хорошо будет, а больше мы помочь ничем не можем!»..

В конце-концов, когда уже мина упала возле самого дома, когда ворота все покорёжило, забор, повыбивало все окна – не только стёкла, но и рамы, — я пошла к соседу-таксисту, у него микроавтобус, говорю: увези нас отсюда. Еле-еле упросила, заняла денег у соседей (потому что очень дорогие билеты через Россию). Поехали я с мамой и племянник мой нам помогал. Напрямую тогда ехать было однозначно нельзя, пришлось через Донецк и Изварино на Ростов сперва.

Как ехали! Бомбили страшно, шофёр несколько часов не мог к дому моему подъехать, чтобы нас забрать. По дороге чего только не видели – и автобус сгоревший, и машины разбитые, люди…  А сколько военной техники  с Востока шло! Мама чуть не умерла на таможне – конец августа, самый солнцепёк, я её водой обливала. Доехали до Каменск-Шахтинска, там железнодорожная станция, пять часов ждали поезд, ночью были в Ростове. Там МЧСники говорят: «Мы вас сейчас в лагерь отвезём». А я видела эти лагеря – палатки в поле огороженные, там люди в пять утра занимали очередь за кипятком, куда там с лежачим больным? Так что мы отказались, переночевали на вокзале в комнате отдыха и наутро выехали в Киев, а здесь нас встретили друзья.

Но в селе жить не получилось. Нас поселили в летнюю кухню, на скотном дворе фактически, постройка без фундамента и почва там сырая, под кроватями лужи стояли. К нам и дети мои приехали из Одессы, сын пошёл в школу в соседнее село, но старший был без работы, не мог найти. И врач мне сказал: с такой тяжёлой больной в селе нельзя оставаться, до вас скорая из райцентра больше часа будет ехать. Ищите, говорит, что-то ближе к цивилизации.

У меня землячка работает там в райцентре, в соцзащите, я к ней ездила оформлять маму, а её дочка – в Киеве. Я рассказала, что и как – она говорит: я попрошу дочь, она волонтёрством занимается, может, что-то найдёт вам. Ну и нашли: комната отдыха в автобусном парке. Не общежитие, просто комнаты отдыха для шофёров и кондукторов. Они там могут после ночной смены поспать, а мы живём всё время, одни такие. Кухни нет, есть туалет и душ на этаже, ходим домой через КПП по пропускам. Когда я ухожу, — бывает, пойдёшь в поликлинику, и на весь день! — прошу за мамой приглядеть уборщицу знакомую, ну и ребёнок помогает. А старший сейчас с нами не живёт, он нашёл работу на минимальную зарплату, около четырёх тысяч, с друзьями снимает квартиру, отдаёт из четырёх две с половиной.

Очень обижаюсь я на наше государство. Сейчас младшему сыну исполнилось восемнадцать, и с нас сняли детское пособие – хотя он ещё школьник! Я ходила в собес – они отвечают: идите в министерство. Я официально состою на учёте по уходу за мамой – это 240 гривен, и как малообеспеченная семья мы получаем 1436 гривен, и по 440 гривен мне и сыну. К собесу претензий нет, а вот в министерство соцзащиты надо идти: если наш доход разделить даже на нас с младшим сыном только, всё равно получится меньше прожиточного минимума. А директор парка всё спрашивает у завхоза: «Они платят?» — мне так стыдно!

В школе мама одна собирала деньги на что-то. Я говорю: «Вы вообще наш статус знаете? Есть распоряжение Президента с переселенцев ни копейки не брать». — «А зачем вы сюда приехали?» — спрашивает. А что, у нас запрещено гражданам перемещаться по стране, мы должны разрешения просить в Киев приехать? Но такое отношение редко встречается. Мы убегали летом в чём были, взять ничего не могли – коляски с инвалидом мне хватало, и ещё сумочку небольшую схватила. Пока мы в деревне жили, мы ничего ни о каких гуманитарных программах не знали, никто не говорил. Спасибо добрым людям, они нас тут одели. Хожу в драных сапогах на два размера больше, ваты напихала. Я раньше работала в горадминистрации, помощником городского головы много лет, ко мне люди за помощью обращались, а вот теперь вынуждена сама просить помощь то тут, то там: “Спилка самаритян” даёт продукты, “Каритас”, Папа Римский через “Донбасс СОС” теперь вот лекарствами помог… И я так в свой дом хочу! Его, конечно, теперь надо ремонтировать, крышу чинить, стены. У нас сосед там остался, он говорит: «Я пока свой шифер вам на крышу бросил и пеной залил, чтоб хоть внутрь вода не текла». Дом разграблен, мародёры всё вынесли. Кто мне всё это возместит? Кто за это ответит?

Война никому из нас не обошлась дёшево. Сын в результате сменил три школы. Раньше он отличником был, но сейчас немного съехал. Мне люди рассказывали, как дети мои плакали, когда в Одессе по радио слушали о наших бомбёжках. Слава Богу, мы все остались с руками — с ногами, но на психику какая нагрузка! Я не сплю нормально, просыпаюсь постоянно среди ночи, война до сих пор снится.

Перед Пасхой нас приглашали с другими переселенцами в церковь получить благотворительный обед – пасочка, яйца, колбаска, хрен и рушник. И там настоятель говорит: «Вы знаете, правительство не хочет вам ничем помогать, хотят вас обратно на Донбасс отправить». И от многих волонтёров я это слышу. Я так расстроилась! Откуда они это берут? Наверное, есть какая-то информация, что нас хотят отправить? Но мы же не вещи, нас нельзя запаковать и отправить куда угодно – да и куда я поеду с детьми и с мамой, у нас от дома ничего не осталось! Вы не знаете, правда это, что нас отправить хотят?..