По данным украинских властей, на ноябрь 2014 года на временно неподконтрольных районах Луганской области в тюрьмах оставалось почти 6,5 тысяч человек. Все эти люди отбывали свой срок заключения в колониях до начала боевых действий в Донбассе. Один из них – Сергей ( имя изменено – ред.). Он бы мог уже быть на свободе — у него есть постановление суда о пересчете срока его приговора по “закону Савченко”. Однако в так называемой «ЛНР» украинские законы не действуют и они отказываются выполнять решение украинских судов. Жена Сергея Нина (имя изменено- ред.) рассказала «Донбасс СОС», как заходили казаки в 2014 году в тюрьму Сергея, кто на заключенных отрабатывает свои силовые приемы и как те выживают на каше и воде.
«Если бы он был бы здесь, то по «закону Савченко» он мог бы спокойно уже идти домой»
У него тюремный срок — девять лет. В 2014 году Сергея перевели в колонию в Луганской области, когда это еще была территория Украины (подконтрольная Украине – ред.). Когда это (военные действия – ред.) начало происходить в 2014 году, то там половина сотрудников тюрьмы разбежалась. Они сами очень испугались, побросали свои посты. На тот момент было много побегов из тюрьмы. Но если словят, то могли и расстрелять на месте. Сергею оставалось немного, поэтому он решил, что зачем бежать, может все-таки переведут его сюда (на подконтрольную Украине территорию – ред.) Сам он рассказывал, что к ним в тюрьму казаки заходили в 14-м году. Выстроили их к стене и стреляли над ними, запугивали их. Они на них (заключенных – ред.) давили, чтобы те переходили в их отряды воевать, но никто этого не сделал.
Если бы он был бы здесь (на подконтрольной Украине территории –ред.), то по «закону Савченко» (согласно документу, один день пребывания в СИЗО засчитывается как два дня лишения свободы в случае вынесения заключенному обвинительного приговора. – ред.) он мог бы спокойно уже идти домой. Но все эти «законы Савченко» не действуют у них. Как они там (в так называемой «ЛНР» –ред.) говорят: «У нас свои законы, у вас – свои», то есть они даже не считают нужным это учесть. Эти документы (постановление украинского суда о пересчете срока с учетом дней в СИЗО – ред.) есть в его личном деле, я все копии туда им переслала, но пока тишина. В его колонии также есть некоторые парни, которые получили такие же документы, что могли бы быть освобождены с учетом «закона Савченко». Но им отвечают, что это их не касается. Сергей все равно надеется (на перевод – ред.), потому что он есть в списках у Лутковской (уполномоченной Верховной Радой Украины по правам человека – ред. ). Я обращалась письменно к ней. Мне приходят ответы, что они знают о ситуации, но пока что никак это не повлияло.
«Эти «маски» сильно их бьют»
Год назад я ездила к нему на личное свидание, чтобы его увидеть. Я ехала туда через Россию. По приезду сняла квартиру, оформила на месте уже документы на встречу. Так как мы с ним не расписаны, то нам дали краткое свидание. Оно должно было длится четыре часа. Но нам дали пообщаться только два часа. Потом нас начали подгонять, что, мол, хватит, все, время ваше вышло. Говорить мы с ним нормально не могли – говорили через стекло, видеокамеры, охранники стоят. То, что его увидела – была тому и рада. Я заметила у него под глазом синяк. Но он мне тогда на свидании говорил, что это у просто у него синева под глазом из-за проблем с почками. Потом я узнала, что таких синяков у него по телу много. Это все от этих «масок» и действий их спецназа. В тюрьмах они проводят учения, все свои приемы они отрабатывают на заключенных, до очень серьезных последствий. Некоторым, например, и ребра ломали. Эти «маски» сильно их бьют – Сергей мне рассказывал случай, что от сильных ударов один молодой парень умер, вроде бы ему шею сломали. При таких отработках заключенных ломают и физически, и морально. Подобные учения в основном проводят раз в два месяца, бывает и чаще. Если какой-то залет или ЧП в тюрьме, то сразу же администрация «масок» зовет. Те начинают всех отрабатывать, поэтому страдают все, а не только виновные. Например, порезались между собой по пьяни заключенные, потом поступает звонок от администрации и в скором времени в тюрьму приезжает спецназ. Они без особых причин залетают в камеры, бьют людей, выгоняют их на улицу, несмотря на то лето это или зима. Они начинают над ними реально издеваться – то присядьте, то встаньте, то ползайте, то упадите на пол. Эти «маски», когда залетают, то все переворачивают в камерах. Было много случаев, что забирают их вещи – и продукты, и ручки, блокноты, бритвенные станки. Но никто из заключенных жаловаться не пойдет, бесполезно.
«Я за сотни километров передавала ему веник в тюрьму!»
Все, что там происходит сейчас – ужасно. Питание у них там никакое. Я даже не представляю, как на той каше и воде тянут люди, у которых вообще нет родственников. Сергей кашу ту не ест, потому что это есть невозможно. Он ходит в столовую, возьмет себе хлеба и все. То я ему что-то из продуктов передам, то денег перешлю. Он где-то как-то там нормальной еды в столовой подпольно купит. Но там, конечно, это дорого обходится – за одну сырую курицу, килограмм риса и гречки у него могут взять 500 гривен. У них там есть «пищевка», он может сварить себе еду. Но передачу делать очень тяжело. Я договариваюсь с водителями, которые у нас на Луганск едут с железнодорожного вокзала. Они оценивают сумку взглядом, даже не подымают ее. Например, небольшую сумку, в 20 килограмм, они могут оценить в 1000 гривен. В Луганске эту сумку забирают таксисты, с которыми я заранее договариваюсь, также им плачу, и они отвозят сумку уже в тюрьму. В сумку я всегда кладу список, что я туда положила. Но часто получается, что содержимое сумки переполовинивают, многое к нему не доходит. Сергей однажды пошел пожаловался (администрации – ред.), что у него из передачи многое пропало. Так его в следующий раз сильно побил спецназ на своих учениях в тюрьме. Там сам начальник колонии дает указание при таких «масках», кого нужно сильно побить, а кого – нет. Пытаюсь раз в месяц ему делать передачу, но, конечно, это очень дорого. Если я делаю передачу, то покупаю все – и станки, и туалетную бумагу, и полотенце, мыло, порошки, продукты. То есть получается передача стоимостью в 2-3 тысячи гривен, расходы на дорогу. В целом мне передача обходится в 4-4,5 тысяч гривен. В прошлом году мы передавали деньги, чтобы ремонт в камере смогли они сделать – крышу перекрыть, полы сделать. Но через неделю опять устроили «шмон» и все поотрывали, полы посрывали. У них в камерах холодно, отопление еле-еле. Администрация им говорит, что надо ж делать что-то в камере, потому что холодно. А им и отвечают «Что ж тут делать, если вы все нам здесь поломали?» Например, нет в камере веника. За это администрация пригрозила, что будет на яму их закрывать. И Сергей мне звонит сюда и говорит, что нужен веник. И я за сотни километров передавала ему веник в тюрьму! Представьте – торчит этот веник из сумки, водители смеются. А я передавали им туда веник, потому что надо, и лампочки, и свечки. Свет у них включают с 8 до 9 утра и с 8 до 10 вечера. То есть три часа максимум дают им свет. Когда начинают темнеть рано, то приходится им сидеть тихо как мышам в камере. Баня у них раз в месяц. У них там нет воды, она там очень редко появляется – утром и вечером. Но если человек не подстрижен, не побрит, то его за это могут кинуть «на яму». Что касается медицины и лечения, то в их медпункте кроме анальгина ничего нет. Если у кого-то какие-то жалобы, температура, то им отвечают, что ничем помочь не могут. Опять же я передаю медикаменты отсюда. Никакой помощи ни от кого они там не получают. Если мы, родственники, не помогаем, то там все очень плохо.
Раньше у них было больше доступа к телефонам, а сейчас у них там постоянно идет охота на телефоны, проводят «шмон» за «шмоном». Подрывают полы, переворачивают кровати, до трусов их там проверяют. Когда только война началась, то это было не так все строго. Но все режимы в тюрьме намного ужесточились, мы общаемся редко по телефону.
«Если до конца, так до конца»
Даже не знаю, как я настроена – думала, что может по началу их будут обменивать, как пленных. Смотрю постоянно новости, но пока за нас никто ничего не говорит. В ДНР в этом отношении проще, они же выдавали часть заключенных сюда (на подконтрольную Украине территорию – ред. ). Но в ЛНР никаких подвижек в этом отношении вообще не было, Луганск «тормозит» полностью.
Я уже за эти годы к такому и привыкла, у меня и жизнь такая, как будто и я сижу в тюрьме. Я постоянно переживаю за него, что там происходит – а вдруг «маски», а вдруг нет связи, я не знаю что делать, потому что ехать туда – это ж не близкий свет. Если бы это было здесь, на подконтрольной территории, то было бы проще. Но чувства наши между нами остались. Мы хотели расписаться уже там. Но у него с украинским паспортом проблемы – был упущен момент, когда надо было вклеить новую фотографию в паспорт. Там же паспорта «ЛНР» уже, а у него украинский. Выход только такой — или брать его паспорт и переклеивать фотографию здесь (на подконтрольной Украине территории – ред.), но это сделать невозможно без него. Либо брать паспорт ЛНР, но потом с этим же паспортом «ЛНР» никуда не выедешь. В общем, на этом все и закончилось. Он мне часто говорил, что мол, ты меня бросишь. Я ему объясняю, что у меня нет причин его бросать, это ж не детский сад — захотел бросил, захотел вернул. Если до конца, так до конца.
Материал написан при поддержке программной инициативы Права человека и правосудие международного фонда “Відродження”. Позиция международного фонда “Відродження” может не совпадать с мнением авторов.